Флоузы - Страница 49

Тут камни взрыдают над горем своим,
Хоть слова не скажут они.
Но тот, кто поверит их тихим слезам,
Убийство узрит в их тиши.
Старик себе выбрал с пороком жену,
Убийцу к постели пустил.
Дай волю — и вытянет жизнь из него
На злобу сменившая пыл.
В могилу мы все непременно сойдем,
Судьба нам отмерит свой срок.
Но тот, кто замыслил ускорить приход
Конца, — тот проклянет свой рок.
Я дочь до безумия вашу люблю,
Убить ее мать мне непросто.
Но слово даю, что убить я смогу,
Коль нет в вас совсем благородства.
Сумею найти я вас даже в ночи,
Куда б вы ни кинулись скрыться.
Не надо б вам простыни мужа мочить,
И к смерти его так стремиться.
Иначе постигнет вас страшный конец,
Сам ад содрогнется над тем,
Какие я пытки придумать смогу,
Чтоб милостью стала вам смерть.
И Бога, и черта придется молить вдове,
Как о счастье своем, о смерти,
Коль мужа удастся убить;
Задумайся ж крепко о том!
Пока не вдова ты еще, а жена,
Клянусь тебе этим мечом,
Я выполню все, что сказал здесь сейчас,
И Бог с тем, что станет потом.
Пусть тоже умру я, но смертью твоей
Отвечу я даже на вред, причиненный тому,
Кто услышал мой крик под стеной,
Когда я родился на свет.

Снаружи, у двери башни, стоял и внимательно слушал старый Флоуз, привлеченный сюда из своего кабинета звуками волынки, игравшей на окруженной зубчатой стеной крыше башни. Баллада закончилась, и только ветер гонял в темноте сорванные с деревьев листья, да висел некоторое время в воздухе странный звеняще-рыдающий звук. Постояв на месте еще минуту, старый Флоуз зашаркал назад к дому. Голова его кружилась от только что постигнутых новых определенностей. То, что он сейчас услышал, не оставляло в его сознании места для сомнений. Незаконнорожденный был самым настоящим Флоузом. Его наследственность восходила, безусловно, к той ветви рода, из которой вышел и Менестрель Флоуз, сочинивший, сидя под виселицей в Элсдоне, знаменитую теперь балладу. Отсюда следовало и другое. Локхарт — это возвращение к предкам, генетический зигзаг, вызванный обстоятельствами, существующими как бы вне времени и неподвластными человеческому контролю. Причем Локхарт явно обладал талантами, которых старик в нем никогда не подозревал и которыми он не мог не восхищаться. Наконец Локхарт не был незаконнорожденным внуком. Старый Флоуз вернулся к себе в кабинет и запер дверь. Там, сидя в уединении и одиночестве возле огня, он предался чувствам одновременно и горечи, и гордости. Горечи за самого себя и гордости за своего сына. На пару минут он задумался было о самоубийстве, но только для того, чтобы категорически отвергнуть саму эту возможность. Нет, он должен дать совершиться предначертанному року, сколь бы горьким ни оказался конец. Все остальное — в руках Провидения.

Глава тринадцатая

Старик ошибался по крайней мере в двух отношениях. Локхарт никогда и ничего не оставлял на волю Провидения. Пока миссис Флоуз еще ежилась от страха в темноте банкетного зала, недоумевая, каким образом он сумел столь глубоко проникнуть в ее потаенные планы и в скрытый смысл ее действий, Локхарт поднялся по каменной винтовой лестнице на второй этаж башни, а оттуда уже по деревянным лестницам — на расположенную на крыше башни боевую площадку. Там был Додд, единственным своим здоровым глазом обозревавший окрестности. Лицо его выражало искреннюю любовь к этому открытому, суровому и холодному пейзажу, который во многом походил на характер самого Додда. Жесткий человек, живущий в темном и грубом мире, Додд был слугой, но не прислугой. Он не любил вилять хвостом и выслуживаться, но и не считал, будто бы мир ему чем-то обязан. Всего, что имел, он добивался сам тяжелым трудом и безжалостным, но вынужденным коварством, которое было столь же далеко от расчетливости миссис Флоуз, как Флоузовское болото от Сэндикот-Кресчента. И если бы нашелся человек, который осмелился бы презирать его только за то, что он — слуга, Додд мог бы ответить такому человеку прямо в лицо, что в его случае именно слуга был подлинным хозяином положения. Ему не потребовалось бы прибегать к помощи кулаков для доказательства той простой истины, что он — ровня любому, будь то хозяин, слуга или пьяный хвастун. Короче говоря, Додд был вполне самостоятельным человеком, способным постоять за себя и неизменно поступающим только так, как он сам считал нужным. И если при этом он действовал так, как того хотел старый Флоуз, то это было следствием их взаимного неуважения. Если мистер Додд позволял, чтобы старик звал его просто Додд, так это потому, что он знал: старый Флоуз на самом-то деле зависит от него во всем, и при всей властности старика, и — теоретически — при всем его уме, он знал гораздо меньше Додда о том, что такое реальный мир и как в нем следует себя держать. И потому Додд с чувством снисхождения к старику лежал на боку в заброшенной шахте, отрубая уголь от узкого, в два фута толщиной пласта. С тем же снисхождением он таскал этот уголь ведрами в дом и топил кабинет, чтобы старику было тепло. С той же уверенностью знающих себе цену и умеющих делать настоящее дело Додд и его собака пасли на болотах овец или принимали на снегу ягнят. Это было превосходство человека практического, который способен был защитить овец и ягнят точно так же, как защищал и старого Флоуза. И если при этом овец он просто обирал, отнимая у них шерсть, мясо и шкуру, то со старика он имел жилье и пропитание и потому никому не позволил бы встать между собой и ним.